Счастливые неудачники  - Лана Барсукова

Семен боялся выяснения отношений, возможных истерик и скандалов. Но, к его удивлению, Маруся как будто исчезла. Под окнами у него не стояла, объяснений не требовала, самоустранилась без слез и обвинений. Не доставила Семену хлопот, за что он был ей благодарен. Все-таки приятно иметь дело с девушками из хороших семей, даже из бывших хороших.

В аспирантуре быстро выяснилось, что тема Маруси бесперспективна. Ну, то есть абсолютно. Ловить ей нечего, кандидатскую диссертацию на эту тему ей не защитить. Она заикнулась о смене темы, но научный руководитель так жалобно на нее посмотрел, словно она мучит его своей недогадливостью. Ему было неловко и стыдно, но другого выхода не оставалось, ведь ослушаться ректора он не мог. От Маруси следовало избавиться. Плодить династию расхитителей социалистической собственности было недопустимо.

Отцу дали 15 лет исправительно-трудовых лагерей. С учетом смягчающих обстоятельств. Другими словами, в благодарность за новое оборудование, купленное на его деньги, нажитые нечестным, преступным путем. Дяде Паше повезло меньше. Его деньги оказались вложены в бриллианты, сверкающие на тете Розе. Те, что не поместились на ее телесах, были сложены в баночку из-под растворимого кофе, которую нашли под половицей на его даче. Дядю Пашу за «расхищение социалистической собственности в особо крупных размерах» расстреляли. Тетя Роза, оставшись без бриллиантов и без мужа, вскоре заболела и, к сожаленью, подтвердила расхожее мнение, что онкологию у нас лечат плохо. Их детей, попавших сначала в детский дом, со временем разобрали сердобольные родственники. Так закончилась эта история.

А счастливые своим неведением обладатели «богемского хрусталя» садились вечерами в продавленные кресла, включали громоздкие, как комоды, телевизоры, чтобы посмотреть очередной выпуск новостей про успехи страны, погружающейся в «застой».

* * *

В 1982 году Брежнев умер. Когда его гроб опускали в яму на матерчатых поручнях, случилась неловкость: гроб накренился и гулко стукнулся о дно. Это видела и слышала вся страна, потому что по такому случаю была прямая трансляция. Но никто тогда не знал, что это значит. Скоро весь СССР накренится и стукнется о дно, рассыпавшись на 15 независимых государств. Независимых от желания своих народов и здравого смысла.

Весь день по случаю похорон генсека по телевизору показывали балет, по радио звучала классическая музыка. Предполагалось, что такое сопровождение соответствует народной скорби. Но скорби особой не было. Злорадства, правда, тоже. Вместе с энергией созидания у народа пропала энергия любить и ненавидеть своих правителей. Осталось лишь любопытство – кто следующий? Кого изберет «совет старейшин»? Так называли ЦК КПСС – Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза. А впрочем, какая разница. Народ и партия только на плакатах были едины. Жили они давно врозь, как разъехавшиеся супруги, которым не с руки оформить развод. Партийная номенклатура консервировала порядки, чтобы жить, как прежде. А народ консервировал огурцы и помидоры, чтобы просто жить.

Потом наступил черед Андропова. Этот период запомнился громким и нелепым окриком, призывающим народ к порядку. Как будто взбешенный старик вытащил из штанов ремень, а непослушное дитятко уже переросло отца на голову, поздно воспитывать. В кинотеатрах стали устраивать облавы, чтобы поймать тех, кто тянется к искусству в рабочее время. И это было что-то новенькое, народ радостно откликнулся волной анекдотов. Но зубоскалили недолго, Андропов быстро отошел в мир иной. Телевизор вновь был оккупирован «Лебединым озером». Чайковский стал главным похоронным музыкантом в СССР.

Короткое и бесцветное правление Черненко закончилось той же музыкой, тем же балетом, тем же полным отсутствием народной скорби.

Наконец, пришло время человека «с кляксой на голове», как говорили в народе. Но говорили любовно. Устав от «застоя», народ обрадовался Горбачеву, который обещал обновление, реставрацию социализма. Как будто речь идет о реставрации старой, побитой молью шубы. Дальнейшее напоминало поход в ателье, где мастер посмотрел, пощупал мех и заявил, что шуба слишком старая, реставрации не подлежит, надо шить новую шубу. То есть новую страну. За право поработать скорняком боролись Горбачев и Ельцин. Горбачев проиграл. Так первый президент СССР стал последним. Новую шубу из старой страны начал шить Борис Ельцин. Это была уже другая Россия.

Маруся не очень внимательно следила за политическими событиями. Она видела, что по утрам около газетных киосков выстраиваются очереди. Слышала, что мужчины спорят, кто лучше – Горбачев или Ельцин, причем с той же азартностью, с какой недавно выясняли, кто круче – «Спартак» или «ЦСКА».

От политики она пряталась, чтобы не делать себе больно. Слишком глумливо обошлось с ней время. У нее был свой счет к кульбитам, которые делала история. Отца посадили за расшатывание устоев социализма, а теперь на ее глазах эти устои пинали все кому не лень. На трибуну Дворца съездов лезли говорливые адвокаты в клетчатых пиджачках и вещали о частной инициативе, которая спасет страну. Хорошо поставленным голосом они убеждали всех, что знают, куда и как надо рулить. Маруся в этом сомневалась. Она помнила, как такие же адвокаты не сумели защитить ее отца, и никто из них в знак протеста не отказался от партбилета.

В стране развернулись кооператоры. Они пробили первую брешь в плотине плановой экономики. Заводы и фабрики пока держали оборону, но в воздухе пахло грядущей и неизбежной победой их будущих хозяев. Приватизация разнесла плотину плановой экономики в щепки. Появились парни в спортивных костюмах, карманы которых оттопыривались то ли от денег, то ли от оружия. В моду вошли малиновые пиджаки и золотые цепи на бычьих шеях. Появились дорогие иномарки и дешевые проститутки. Свобода ломанулась в двери секс-шопов и казино. Милиция стала отличаться от бандитов только формой.

В эту обновленную страну вернулся из зоны отец. Он отсидел от звонка до звонка. Видимо, не смог найти общий язык с лагерным начальством, вот и не попал под амнистию. Вернулся бывший горнист, больной и старый.

Маруся видела недоумение в глазах отца. Он не спрашивал, не ругался, не возмущался. Молчал. В глазах скорбь и вопрос: «Что это?» Хотелось ответить: «Новая шуба», но он бы не понял, ведь историю с реставрацией он пропустил. По уважительной причине.

Марусе стало тягостно бывать в родительском доме. Мама, которая за долгие годы приспособилась обходиться без отца, теперь мучительно приучала себя жить рядом с этим почти незнакомым ей человеком. Каждый день их отношения искрили раздражением. Отец целыми днями смотрел телевизор, слушал радио, читал газеты. И молчал. Мама от этого впадала в тревожную истеричность. Однажды отец перестал молчать и предложил ей развестись. Мама согласилась.

К этому времени у Маруси и самой не все в семье было гладко.

* * *

Маруся вышла замуж по тогдашним меркам довольно поздно, когда ей уже перевалило за тридцать. Долго отходила от истории с Семеном, который дал понять, что гусь свинье не товарищ. С чем она была полностью согласна. Правда, они с Семеном расходились в понимании того, кто из них гусь, а кто – свинья.